“The main wild edible plant of the Leningrad Oblast” – that’s the title of a brochure issued by the staff of the Botanical Institute in 1942 in famine-hit, besieged Leningrad. Unlike the majority of the other publications on this subject, this brochure doesn’t advise that you should gather these wild plants far from the city in an ecologically clean location. On the contrary, the book describes the plants that you can look for right in the city or in its direct vicinity. For example, the thick creeping arrowhead rootstock, which is rich in starch, can easily be found along the shores of Karpovka River, in the center of the city. The book only contains plants that can be found locally in Leningrad/St. Petersburg. The brochure’s authors speak of the plants’ benefits, rather than their ability to save you from starvation, and only readers who are aware that these lines were written in besieged Leningrad will perceive them as being instructions for survival, and will sense the alarm, fear and hope that is written between the lines.

Feral forage is cuisine for when the times are hard, cuisine for besieged cities, starving regions and the very poorest among us. This is post-apocalyptic food. My interest in foraged food developed out of a sense of vulnerability. I moved away from my family and began living alone at the age of 18, and since then I’ve rarely experienced financial stability, despite the fact that I’ve worked a great deal. The situation was worsened by the economic crises which take place in my country regularly. My wages were halved in 2008 and then halved again in 2014. On top of that, the last crisis was linked to a foodstuffs embargo. That resulted in a lowering of the quality of the foods available in Russia. Prior to 2014, for example, you would rarely see so-called “cheese product” on the supermarket shelves in place of normal cheese. Now, this surrogate is sold everywhere. It’s become a symbol for “importozameshenia”, which translates, roughly, as “import-substitute.” I would actually say that it is a symbol of Russian political opportunism in general.

In this way, feral forage merely certifies the mistrust, alarm and gloomy forecasts that prevail. In conditions of instability and vulnerability within the system, the experience of survival in life-threatening conditions became inspirational for me. The experience of survival on the brink of a complete collapse of the system. A post-apocalyptic experiment. In the final analysis, it’s a salvational game. Of course, despite the difficult times, I wasn’t dying of hunger. But playing at post-apocalypse, beginning with a sense of vulnerability and mistrust, provides the joy of discovery and adventure, the grace that comes when you are living through your darkest hour. It was like that in Russia in the 1990s, when the country was drowning in anxiety and uncertainty about the future, and there were loads of criminal adventurers playing at the post-apocalypse game and reveling in the joy of discovery and adventure. Because at the very bottom, there is a new horizon!

“Главнейшие дикорастущие пищевые растения Ленинградской области” - так называется брошюра, выпущенная сотрудниками Ботанического Института в 1942 году в голодающем блокадном Ленинграде. В отличие от большинства других изданий на эту тему, здесь нет советов о том, что дикоросы следует собирать вдали от города в экологически чистой местности. Напротив в книге описываются растения, которые можно отыскать в городе или в непосредственной близости. Например толстые корневища стрелолиста, которые богаты крахмалом, легко найти по берегам реки Карповки. В книге собраны лишь те растения, которые распространены в регионе повсеместно. Авторы брошюры говорят о пользе, а не о спасении от голода и лишь тот читатель, который осведомлен о том, что эти строки писались в блокадном Ленинграде, прочтет их как инструкцию по выживанию, прочувствует межстрочные тревогу, страх и надежду. Дикий корм - это кухня черных дней, кухня осажденных городов, голодающих регионов и беднейших народов. Это кухня постапокалипсиса. Мой интерес к Дикому корму сформировался из ощущения уязвимости. С 18 лет я жил отдельно от семьи и за это время редко чувствовал финансовую стабильность, не смотря на то, что работал много. Ситуация усугублялась экономическими кризисами, которые в моей стране случаются регулярно Мою зарплату половинили кризисы 2008 и 2014 годов. Вместе с тем, последний кризис связан еще и с продовольственным эмбарго. Это привело к снижению качества продуктов в стране. Так, например, до 2014 года на магазинных прилавках не часто можно было увидеть так называемый “сырный продукт” в виде обычных сыров, сейчас этот суррогат продается повсеместно. Он - символ импортозамещения и ,я бы сказал, что он символ российского политического оппортунизма в целом. Таким образом Дикий корм всего лишь констатирует недоверие, тревогу и мрачный прогноз. В условиях нестабильности и уязвимости в системе для меня стал вдохновляющим опыт выживания в критических условиях. Опыт выживания на пороге полного краха системы. Постапокалиптичный опыт. В конечном счете это спасительная игра. Я конечно, не смотря на очень трудные порой времена, не умирал с голода. Но игра в постапокалипсис, начавшаяся с ощущения уязвимости и недоверия, дарит радость открытия и авантюры, как приходит благодать в тот момент, когда переживаешь самый свой печальный час.Помните так и российские 90-ые годы, тонущие в тревоге и неуверенности в завтрашнем дне, наводнились криминальными авантюристами, играющими в постапокалипсис и упивающимися радостью открытий и преключений. Потому что на самом дне - новый горизонт!

me foraging (by Alena Petite)